Рыская в сети в поисках инфы по сеткам, наткнулась вот на такой рассказик... Мне тронул душу
Друг Питон
Елена Шерман (11/02/04)
Змея вошла в жизнь Чаликова тихо и незаметно, как и полагается змее: не вошла, а вползла. Появлению ее в скромной двухкомнатной квартире малоизвестного художника способствовали достаточно драматические обстоятельства, а именно разорение частного предприятия «Серпентинум», которым владел давний, еще школьный приятель Чаликова. «Серпентинум», занимавшийся продажей экзотических гадов, погубил августовский дефолт 1998 года. Распродав за бесценок гладкоголовых кайманов и гекконов-бананоедов, владелец «Серпентинума» рассовал по друзьям, знакомым и малознакомым питонов и удавов и исчез в неизвестном направлении. Потом выяснилось, что он взял кредит на большую сумму у очень серьезных людей, бывших куда опаснее всех обитателей террариума вместе взятых.
Чаликову достался юный, всего лишь полуметровый сетчатый питон. Питона принесли в большой корзине, накрытой полотенцем. Полотенце было для защиты питона от перегрева. Невнимательно слушая приятеля, рассказывавшего об особенностях содержания и кормления пресмыкающихся, Чаликов со странным чувством рассматривал пеструю желтоглазую змею, в свою очередь внимательно смотревшую на него. Со змеями он не имел дела никогда, и подобная перспектива не казалась ему привлекательной. Но выгнать приятеля, попавшего в беду, не позволяла врожденная доброта. К тому же Чаликов твердо знал, что сетчатые питоны не ядовиты и не представляют никакой угрозы для жизни человека.
Приятель, отбарабанив свою инструкцию, обнял Чаликова и исчез со словами «Я позвоню!». Чаликов подумал: «когда позвонишь, змеюки тут уже не будет». Приятель не позвонил никогда, а питон остался.
Пока в течение недели Чаликов искал, кому бы продать змею, настал его тридцатый день рождения. Закрыв питона в спальне, Чаликов накрыл стол и позвал друзей. Было пьяно, шумно и весело; и вдруг громкие разговоры замерли на полуслове. Чаликов повернул голову и вздохнул: ну конечно, кто-то приоткрыл дверь в спальню и в щель выполз питон. «Спокойно, мужики, он безвредный...» — начал было Чаликов, но очнувшиеся после мгновенного оцепенения гости перебили его восторженными криками: «Какая гамма!», «Какая грация!», «Потрясающе!». Гости Чаликова были художники, привыкшие оценивать все и всех с позиции чистой эстетики. Питон был красив, волнующ и экзотичен. Авторитет Чаликова, дерзнувшего ввести в дом змия, немедленно вырос. Из заурядного неудачника Чаликов стал человеком, способным на поступок. Желая подтвердить новую репутацию, Чаликов взял извивавшегося питона в руки. На ощупь питон, как и все змеи, напоминал кожаный чемодан, только не очень туго набитый: всю неделю питон ничего не ел, потому что Чаликов ничего ему не давал. Но на следующий день после памятного застолья Чаликов, несмотря на жестокое похмелье, поехал в зоомагазин и купил белую мышь.
Питончик удавил мышь и принялся заглатывать ее. Заглатывал он долго, т. к. мышь была куда больше его головы. Но у питонов подвижные кости черепа, позволяющие проглотить, двигая нижней челюстью, довольно крупную добычу. Как обедает питон, Чаликов не смотрел. К этому зрелищу он долго не мог привыкнуть. Однако в тот день он впервые увидел в рептилии нечто большее, чем случайную помеху в налаженном жизненном распорядке. Через два дня, потратив деньги, отложенные на ремонт квартиры, Чаликов купил большущий — на вырост — террариум. Он решил вырастить питона до совершеннолетия и продать. К тому времени, несомненно, экономическая ситуация наладится и за редкое животное можно будет взять хорошие деньги. А пока приятели будут дивиться и завидовать Чаликову.
Питон, которому Чаликов так и не сумел придумать имени, оказался на редкость покладистым и мирным домашним иждивенцем. Быстрые плавные движения, яркая окраска, неподвижный взгляд — это была лишь работа на публику, понты; а на деле питон сам боялся всего на свете и ни на кого не собирался нападать. Вопреки опасениям Чаликова, с осторожностью бравшего питона в руки в начале их общения, змей и в мыслях не имел душить своего благодетеля. Повешенный на шею, он висел, как боа, иногда приподнимая голову — только и всего. Ел питон редко — раз в неделю, а наевшись, часами лежал неподвижно, наслаждаясь ощущением переваривания пищи. Питона не нужно было выгуливать, как собаку; он не царапался, как кошка; не орал оглушительно по утрам, как попугай. Когда он дремал или переваривал пищу, о его присутствии вообще ничего не напоминало; но и в активном состоянии питон не производил лишнего шума. Питон ничего не требовал от Чаликова, кроме пищи, и то редко. Это подкупало. Кроме того, в питоне было много аристократизма; такие вещи Чаликов, происходивший по матери из рода Барятинских, ощущал очень остро. Питон был красив, замкнут и самодостаточен.
Постепенно Чаликов начал привязываться к питону. Глаз художника ласкало изящество его извивов и тонкий узор кожи, а быстрый рост вызывал нечто вроде законной гордости справного мужика, умеющего обращаться со скотиной. Так любовно смотрит фермер на толстеющего кабанчика. Кстати, для многих народов Юго-Восточной Азии сетчатый питон — изысканное лакомство. Об этом и о многом другом Чаликов узнал из специальной литературы, которую начал почитывать, желая разобраться в характере своего питомца. Особое умиление художника вызвал почему-то тот факт, что змеи болеют воспалением легких и туберкулезом. К стыду своему, Чаликов думал, что змеи, как рыбы, дышат жабрами. Известие, что у питона есть легкие, как и у самого Чаликова, сделало его как-то ближе и роднее. А когда у питона, простудившегося на сквозняке, поднялась температура, Чаликов не на шутку встревожился и полдня обрывал телефон, ища нужного ветеринара. Мысль потерять питона так напугала Чаликова, что он понял: это серьезно. Это так же серьезно, как собака или лошадь.
Три дня питона кололи антибиотиками, а потом ветеринар объявил, что опасность миновала. В качестве платы за лечение он согласился взять одну из чаликовских картин, заметив на прощание: "вы зря не рисуете своего питона, он у вас очень красивый». Слова змеиного лекаря подтолкнули художника к творческим экспериментам: он начал рисовать питона, уже достигшего к тому времени приличного, пятиметрового размера. Сначала он, вернувшись к давно забытой реалистической манере, добросовестно нарисовал портрет питона, свившегося в клубок. Потом начал экспериментировать в стиле сюрреализма. Чаликову захотелось представить, какой была бы жизнь и судьба питона в других условиях. Возможно, у него была бы жена и дети, друзья, коллеги, единомышленники. Он ел бы не кроликов (к этому времени питон перешел на лопоухих), а экзотических попугаев или мелких мартышек, и обвивался вокруг колонн древнего полуразрушенного храма, затерянного в джунглях.
Новый цикл картин Чаликова «Змеиный мир» неожиданно имел успех. К Чаликову пришла если не слава, то деньги. Деньги привели в его жизнь Марину — тоненькую, изящную, с гибкими движениями и маленькой красивой головкой. Марина была изумительна в постели, не задавала глупых вопросов и говорила, что хочет посвятить ему всю жизнь. Хотя «на всю жизнь» звучало угрожающе, Чаликов впервые в жизни начал подумывать о женитьбе. Новое чувство накрыло его с головой, как бурная волна.
В этот период он стал меньше бывать дома и меньше заботиться о питоне. Однажды он даже позабыл покормить его, и питон две недели ничего не ел. На его упругом теле стали намечаться вмятины, а движения стали несколько нервны. Вероятно, в глубине души питон болезненно переживал охлаждение хозяина, но не подавал виду. Когда Чаликов подходил к террариуму, он все так же радостно тянул к нему голову. Но Чаликов подходил все реже, а однажды с ним подошла высокая женщина в тигровом платье. Питон хотел поздороваться и с ней, но женщина куда-то быстро исчезла. Визга ее питон не услышал, т.к. змеи вообще плохо слышат.
«Ты должен избавиться от этой змеи»,— выдвинула ультиматум Марина, и Чаликов загрустил. Он давно выбросил из головы мысль о продаже питона. Переубедить Марину не удалось: как многие женщины, она испытывала панический страх перед рептилиями. Никакие варианты типа «я не буду выпускать его из террариума» и «я поставлю террариум в кладовку» не проходили. Вопрос стоял недвусмысленно: или любимая женщина, или питон. Сжав сердце в кулак, Чаликов начал искать покупателя.
Покупатель нашелся быстро: это был новый русский, имевший дом за городом. Чаликов немного робел при виде крупного, самоуверенного человека, бесцеремонно расхаживавшего по его скромной квартире. «Двести баксов»,— бросил покупатель, и Чаликов не осмелился спорить. Вероятно, сделка бы состоялась, но новый русский, положив грязные купюры на стол, небрежно бросил: «тащи сюда тварь», и художник вздрогнул. Как на ладони, он увидел будущее питона в доме этого человека: несколько дней издевательского внимания, потом пренебрежение, забвение, болезнь и раннюю гибель. «Он способен убить его из прихоти»,— понял Чаликов и похолодел.
«Я передумал»,— сказал Чаликов. «Я ничего не продаю». Он опасался, что новый русский начнет спорить, но тот только выругался, забрал деньги и убрался. Закрывая дверь, Чаликов испытал прилив неожиданной радости, словно избежал серьезной опасности. Подойдя к террариуму, он взял из него питона, надел на шею и сел в кресло, поглаживая длинное гладкое тело змеи. Питон сперва извивался, а потом затих, прижавшись головой к щеке Чаликова, и они долго сидели так, неподвижные и неразрывные, как скульптурная группа.
Вечером позвонила Марина. «Я могу перебираться? Гада нет?» «Перебираться можешь, но гад есть»,— ответил Чаликов. Марина в трубке завизжала и потребовала, чтобы Чаликов немедленно приехал к ней для серьезного разговора. Начался дождь, но Чаликов поехал, надеясь на благоприятную перемену. Он думал, что сможет объяснить Марине, почему не продал питона — но Марина не захотела его слушать. Она слушала только себя, и Чаликов потерял надежду вставить слово. Пока Марина объясняла ему, какой он идиот, художник рассматривал ее холодным профессиональным взглядом. Перед ним стояла начинающая стареть женщина с очень худыми и тонкими ногами, сварливая, эгоистичная и недалекая. Странно, что он раньше не замечал этого. И когда Марина, угрожающе направив на него палец, сказала угрожающим тоном: «В последний раз спрашиваю: я или он?», Чаликов молча встал и вышел. Чары развеялись.
Когда он, промокший и продрогший, вернулся домой, питон уже спал. Чаликов постоял, посмотрел на змею и, погасив свет, вышел из комнаты. Ночью ему приснился странный сон: словно питон впервые заговорил с ним. Говорил он, правда, немного. «Спасибо, друг», и еще неожиданное: «Ты не мог бы купить мне индюка? Можно мертвого. Я б его с удовольствием съел». Голос у питона был немного бесцветный, но приятный.
Утром Чаликов поехал на рынок и купил огромного, откормленного индюка, хотя в ученых книжках и писали, что питоны не любят мертвую пищу. Если он и сомневался, то радостное раскачивание питона при виде индюшиного трупа развеяло все колебания. Питон заглотал индюка с аппетитом, и, прежде чем предаться заслуженному отдыху, как-то особо ласково взглянул на Чаликова большими желтыми глазами. И Чаликов понял этот взгляд. «Не бойся, друг,— сказал он питону,— я тебя никогда не оставлю. Никогда». Питон, успокоенный, свился в огромное кольцо и уснул.
Марина позвонила через неделю, уже сбавив тон и явно встревоженная молчанием Чаликова. «Ну зачем тебе этот гад»,— чуть не плакала она. «Во-первых, он не гад,— спокойно ответил Чаликов.— А во-вторых...». «Он не гад? — перебила его Марина.— А кто он?». «Он друг»,— ответил Чаликов. «А я?» — спросила женщина. «А ты дура»,— сказал Чаликов и повесил трубку.
Питон молчал и улыбался Чаликову.
Загружаю форму....
